Жизнь Елабужского купца Ивана Васильевича Шишкина, писанная им самим в 1867 году
[Предисловие И.Р.Гафурова]
[Предисловие Г.Р.Руденко]
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Глава XI
Глава XII
Глава XIII
Глава XIV
Глава XV
Глава XVI
Глава XVII
Глава XVIII
Глава XIX
— 19 —
Глава VI
В тоже время помещика Камишева крестьяне обторговывали наших граждан разными предметами на тысячи рублей. Привозили большое количество рыбы из Уральска и гуртами пригоняли скота. Об этом происходило дело, а Камишев с обществом, и особенно с его деятелями, был в ссоре и изыскивал разными пронырствами сделать неприятность. И поэтому на меня, как занимавшего должность градского головы, приказал своему крестьянину сделать извет*, что будто бы я во взятку с него взял — целковый. И
(*) Извет — донос, клевета.
— 20 —
поэтому возникло дело и дошло до уголовной палаты. Меня вызывали по этому делу в Вятку, придирались к деньгам и обещали, что слабые восторжествуют против сильных, но я ничего не давал, да и совершенно не за что. Разумеется, и кончили ничем. Но этим делом хотели меня застращать. При бывших торгах в казенной палате на провиант в города и по этапам сибирского тракта всех городов и местностей торговцы стакнулись и разделили по себе с тем, чтобы цену взять двойную, а мне ничего не давали. Поэтому я на этапах и стал цену делать из рубля полтину. Это обстоятельство всем торговцам не понравилось, а из них некоторые были не только знакомы губернатору и прокурору, но даже у них и квартировали. Стали просить прокурора нельзя ли как меня остановить. Я и слышу их разговор: остановить нельзя, — залоги чисты, право на торговлю имеет. Но после у прокурора появились в руках бумаги. И он обращался ко мне с вопросом, что я, Шишкин, бывший бургомистр, и что я-то и брал взятки с крестьян. Этим хотел меня оконфузить, но не тут-то было. Я сказал, что бумага все принимает, что перо пишет, а после этого еще больше стал убавлять, смотря по своей памятной записке.
Это очень приводилось, но напоследок некоторые стали просить, чтобы немного сбавлять. По возможности это и делалось. Этот случай со многими торговцами меня познакомил, и после они были хорошими приятелями. В эти же годы подряжался я в казенной палате по торгам строить в Елабуге магазины: начально — соляной, деревянный, после каменный, двухэтажный для вина. Оба построены удовлетворительно и сданы в порядке. В эти же года нам довелось хлопотать о постройке кладбищенской церкви, которой на кладбище не имелось. Общественники, в не бытность нашу, сделали проект и план строительства церкви очень маленькой, совершенно с маленький дом потому, что суммы кладбищенской было только 800 руб. Нам этот проект не понравился, и нам с Иваном Степановичем Лекаревым
— 21 —
привелось ехать в Вятку. Там мы явились к архиерею Кириллу, представили ему свой план, уже двухэтажной постройки. Он указал нам архитектора, находящегося сосланным под надзор полиции, к которому мы и обратились. Он сообразно нашему проекту написал свой план и фасад, а архиерей утвердил. Мы план этот привезли домой. Хотя и велика церковь и двухэтажна с галереями, но очень красивая, общественникам понравилась, и охотно строить по этому плану согласились и тотчас сделали подписку на постройку церкви. Первый Чернов подписал 3 т.р. и прочие стали посильно участвовать, но только с тем, чтобы строить ее на прежнем кладбище потому, что протопоп Юрьев и Камашев хотели строить за оврагом повыше рощи, где теперь Чернова сад. И этот вопрос разрешил архиерей Кирилл. Был лично здесь, осмотрел места и особенно учел желание всех граждан, а поэтому благословил строить на прежнем кладбище, где она теперь и существует. Когда же время прошло церковь строить, то подрядчики просили за кладку дорого. Поэтому мы с Лекаревым как проектировали церковь ценную и чтобы достало денег на оную, поэтому подешевле постройку всей церкви и колокольни приняли на себя и выстроили с небольшим убытком. Многие сомневались, что галерея упадет, но она и по сие время стоит.
Глава VII
С Камашевым ссоры не прекращались. В это время он просил место для постройки дома, – общество не давало, находило это место нужным для постройки магистрата и хранения пожарных инструментов. Камашев обратился с личной просьбой к губернатору Рынаевскому, который начально отговаривал и не советовал Камашеву, потому что место очень мало. Но в последствии при бывших на земских лошадей торгах нашелся Камашев у губернатора, и губернатор место ему отдал. Но обществом протестовали, просили министра, но
— 22 —
протекция губернатора и камашевские деньги утвердили место за Камашевым. На это губернатор очень на общество, а в особенности на деятелей его рассердился и вздумал по указанию Камашева нас на бумагах допекать в особенности по смене Фирстова, что как мы обществом осмелились сменись в магистрате письмоводителя и позволили в приговоре именоваться «только некоторые купцы и мещане» именем всего общества. Об этом нарядили комиссию, но мы успели от всего отделаться: новым полным приговором все действия подтвердили прежнего приговора и разъяснили, что мы не сменяли письмоводителя, а только по его нетерпимости обществом просили магистрат сменить его на законном основании.
По этому делу много было переписки и приговоров. Мы во всем выстояли, и губернское правление должно было согласиться с нами. И поэтому губернатору было обидно, что он ничего не успел. И сказал он в одном месте: «Если я их не мог достичь пером, то достану палкой». И прислал к нам в городничии гусарского майора Вундерлиха, с приказанием деспотическим, разумеется, против общественных деятелей. Общественники, видя деспотические его поступки и безнаказанные действия, не в состоянии ничем защититься, вздумали меня через три года после службы бургомистром выбрать в головы с намерением, что я смогу сколько-нибудь их защитить. Но я, видя, что с губернатором бороться должностному человеку худо, подал просьбу, да и сам поехал в Вятку просить лично губернатора с увольнением меня от должности, но к счастью моему, к моей просьбе присоединились сам Вундерлих, Камашев и стряпчий, чтобы меня не утверждать. Но явной причины, не утвердить не было, и потому губернатор предписал вследствие моей просьбы предложить обществу решить на его рассуждение, наговоривши мне множество всего, что у нас есть писаки, поверенные и прочие. Общество по моей просьбе меня оставило и выбрало другого. Вундерлих, правда, много куролесил, но совершенно с безвинными. Вундерлих, когда был трезвый, то человек был хороший, умный, добросовестный, но не интересен. Но, к сожалению, мало
— 23 —
был трезв. Он в сутки напивался два раза, и два раза куролесил. Утром и вечером был трезвый. И в это время можно было с ним всякое дело делать, а пьяный и черту не брат; всякого готов бить и прибить. Только на того не смел нападать, с кем не надеялся сладить, но таковых было немного.
В первый год по приезде моем из Рыбной осенью мне рассказывают его варварские деяния и стращают меня, что он дожидается меня, и хочет со мной разделаться, потому и для этого и прислан. Я на таковые слухи нарочито публично говорил, что от такого разбойника на дороге защищаются вооруженной рукой, а если в городе, то можно и нож в бок пустить. Да к тому же я слажу и не с одним Вундерлихом, под задор выкидаю не одного Вундерлиха в окошко. Таковые отзывы скоро до него дошли, и он во всю свою службу не показывал косого вида мне, хотя редко, но ко мне ездил, а к прочим ни к кому. Что на сердце не было, а мне никакой неприятности не делал и был до последу со мною в ладах. А что делал — это ужас. Не одну сотню избил и несколько от его побоев ушли в землю. Более доставалось крестьянам безвинно.
Много заводили дел, но по заступничеству губернатора они оканчивались ничем. Такое поощрение заставляло пьяного Вундерлиха совершено бесчинствовать и драться. Между прочим, в доказательство, из числа многих один пример. Вундерлих при разливке рому с питейным надзирателем, который был из купцов, поразмолвились. И он надзирателя приказал посадить в полицию и держать его до ночи с намерением дать ему травку «по его выражению», то есть таску.
Надзиратель смекнул, дело к чему клонится, и вечером дал денег полицейским, из полиции тихонько ушел в лог и логами ушел в деревню, и оттуда в Вятку. Разумеется, подал прошение, нарядили следствие из казенной палаты, назначили депутатом чиновника разных поручений Ляпунова. Он с надзирателями вместе приехал вечером и остановился в квартире у надзирателя. На другой день городничий призывает чиновника в полицию, разумеется. Кто он такой? Зачем явился? Тот объяснил все. На это городничий говорит: «Что ты — чиновник,
— 24 —
а не знаешь ни закону, ни порядку того, что ты должен явиться немедленно к коменданту города или городничему. А если ты не исполнил и не знаешь этого, то я тебя выучу». Приказал солдатам отвести его в тюрьму, где он и пробыл сутки. По освобождении чиновник тотчас уехал в Вятку и тоже подал просьбу. Поручили тому же следователю, а со стороны казенной палаты — тоже чиновника разных поручений Щеголева «вышедшего из мещан». Разумеется, произвели следствие, по которому депутат, чиновник Щеголев, делал разные возражения на оправдания городничего, и потом результаты следствия представили в губернские правление. Губернатор со своей стороны расписал чиновника Щеголева как нельзя хуже: что он не образованный мещанин и нравственности не соответственной чиновнику; не знает ни закону, ни порядку. И потом посылает за чиновником Ляпуновым, говорит ему, чтобы он дело с городничим бросил и за это он ему, то есть губернатор, дает любое соответственное место, а в противном случае не дает никакого места в губернии и постарается совершенно из губернии вытеснить. Ляпунов подумал, подумал, да и надумал: пришел к Вундерлиху в прощеный день, да и простился. Тем дело и кончилось. Вот какие чудеса делались! Полицейского, будто бы который отпустил надзирателя из полиции, так хорошо бил, что его дня через два нашли в логах повешенного на дереве. По слухам тогда бывшим узнали, что полицейского убили и мертвого повесили.
Наконец, всему бывает мера. В одно время, призвав купца Каменева по претензии купца Стахеева, что будто один другому должен 25 р. за сахар и не платит; Каменев уверял, что деньги заплачены, но Стахеев не умеет писать, потому у него не записаны, а он забыл, но при всем том другие деньги заплатил. Вундерлих говорит: «Ну, ты со Стахеевым разделался, а потом со мной разделайся», и велел его посадить в черную. Каменев погодя приходит к Вундерлиху в подъяческую, просит его, чтобы отпустил. Он с грубостью встретил эту просьбу и ударил Каменева. Каменев же не стерпел. Сам хватил его так хорошо, что Вундерлих головой об печь ударился довольно
— 25 —
шибко. Каменев, несмотря на приказание, чтобы его задержать, хотя полицейские несколько человек и хотели, но не могли. Каменев шел из полиции и оборонялся. Но к несчастью Каменева, на крик и гвалт вышли ему навстречу присяжные казначейские, увешанные отличиями, стали по приказанию городничего удерживать Каменева. Он не смел более обороняться от присяжных, которые с полицейскими и привели его в черную избу и били его по приказанию Вундерлиха до такой степени, что едва-едва ожил; так что на другой день напутствовал Каменева священник. И после этого в таком болезненном состоянии держал его под караулом целый месяц. В продолжение сего времени со стороны Каменева родные подавали разные прошения стряпчему и прокурору об освобождении его, но ничто не действовало. А со стороны Вундерлиха доносилось, что Каменев разбил всю полицию, и по этому делу губернское правление троекратно присылало своих чиновников для следствия, которым приказывалось оправдать Вундерлиха. Все они так бессовестно и поступали. Поэтому Каменев по необходимости вынуждался их от следствия отводить. А некоторые следователи и сами просили Каменева отвести во избежание следующих неприятностей. После сего Каменев подал просьбу жандармскому главному начальнику Бенкендорфу с прописанием всех обстоятельств, который предписал губернатору произвести строгое исследование, послать чиновника благонадежного и по окончании следствия дело прислать к нему, а Вундерлиха тотчас удалить от должности. Таковое предписание дало делу другой оборот. Губернатор кого не посылает, никто не едет производить следствие с условием оправдать Вундерлиха, а надо же кого-нибудь посылать. Губернский стряпчий Посников согласился с тем, что если можно оправдывать, то он не откажется от сего, а в противном случае, чтобы не гневался. Но этот хороший чиновник в Вятке же узнал обстоятельство и верно весь ход этого дела и даже еще с тем дополнением, что если и сие следствие произведется неправильно, то общество намерено послать депутатов в Питер и лично объяснить, кому следует. Эти обстоятельства непосредственно были выверены ими ж, бывшими в Вятке
— 26 —
неоднократно, все действия по этому делу. Эти обстоятельства чиновника расположили действовать построже и справедливее. Он приехал в мясное заговенье перед масленицей прямо в полицию; пригласил городничего, уездного судью и стряпчего, объявил указ и тут же должность городничего передал уездному судье. Потом поехал на квартиру и начал следствие производить настоящим справедливым порядком, и начали открывать чудеса. Вундерлих с первых дней масленицы как будто не унывал и показывал себя веселым, а на последних днях уже плакал, ясно видел свои мерзкие действия обнаруженными и в последствии по решении этого дела отрешен с тем, чтобы и впредь никуда не определять. И эта милость была по ходатайству губернатора.
Глава VIII
После таковых шумных и кляузных дел у нас в городе восстановилось спокойствие. И мы по своим делам продолжали содержать мельницы в оброчном содержании и торговали хлебом и поставляли его до Рыбинска. В этот период помер у нас родитель — 15-го ноября 1828-да, которого я очень любил и чрезвычайно его жалел за его доброту и честность. В тоже время мы завели для поставки хлеба две коноводные машины, и для этого выстроили две новые машины и два подчалка, в которых в первый год давали до Рыбинска хлеба 16 т. кулей благополучно и выгодно. Но при всем том, можно похвалиться тем, что своего капиталу было очень мало, а две машины выстроить и со всеми припасами, снастями, да еще нужны лошади и рабочие. На все надо несколько десятков тысяч. Но этот оборот я успевал делать, могу сказать, по моим правилам, пользовался большим доверием и всегда его оправдывал. Даже были случаи, что имел даже по четыре машины и все действовал успешно и с тем же кредитом.
Между тем мы с Камашевым помирились. Он, узнавши, что я поехал в Вятку к торгам, нарочито туда приехал, чтобы
— 27 —
как-нибудь со мной сблизиться, предлагая от себя по торгам пособие и обещая, если нужно, что он у губернатора много может выпросить. Я, разумеется, поблагодарив его за все желания, вышел из палаты, а он за мною, намастил на лошади, подъехал ко мне, звал к себе, но я отказался, но при всем том тут объяснилось все, и всю ссору прекратили. И в последствии до самой его смерти чрезвычайно был расположен ко мне и очень с хорошей стороны.
В 1830-м году показалась в России первая холера, которая нас встретила в Рыбной. Я тотчас оттуда в своей лодке отправился. Прибегаем в Нижний. Слышно, тут много умирает. Мы скоро отправились вниз. Прибегаем в Кутанки на границу с Казанской губернией. Тут открыт карантин, и все плывущие суда и народ остановлены у берега. Также и нас остановили, где предполагалось выдерживать по 8 дней, но я пробыл 2-е суток. Мне дали свидетельство, с которым приплываем в Казань. На Бакалду нас и на берег не пустили: в Казани была холера, и она оцеплена. Мы спустились вниз до деревни и в нее нас не пустили. Даже близко к деревне не пускают. А со мною из Рыбинска присланы были деньги для сдачи в Казани. А деньги, более было серебро; отдать было нельзя — оцеплена. Но я все-таки посылал записку, на которую получил ответ, что вести домой. А нас и прочих не везут. Но при всем том через трое суток, давши вчетверо дороже, уехали на сибирский тракт и доехали до мамадышской границы, и тут нас не пустили. Поехали по малмыжскому тракту и тут кое-как с большим трудом доехали до Елабуги. В Елабуге было все благополучно, но предписано было тоже учредить карантины и выбрать должностных людей в должность главного смотрителя в городе, и выбрали меня. И было поручено заведовать всеми заставами и учреждениями в городе в связи с карантином. И прислан для наблюдения за всем от министра полковник доктор некто Бер, человек строгий и исполнительный. Но к счастью, что в городе не было в то время холеры, а из-за Камы кто бы ни ехал, всех садили в карантин и всех в разные комнаты. Это исполнялось в приезд только Бера, а без него почти все в одной комнате
— 28 —
находились потому, что нам коротко было известно, что больных не было, и город был весь свой известный. Но обозы, задержанные, должны были непременно пробыть 8 дней, и окуривали привозимые товары. Извозчики были решительно татары, у которых кормить лошадей было нечем. Делали сбор и их с лошадьми кормили. В уезде в некоторых деревнях была холера, и потому в город я пускал окрестных жителей по разбору, где далеко не было холеры. Весной Бер уехал, и я службу к маю кончил и поехал в Рыбную. Приезжаем на границу Казанской и Нижегородской губерний. И тут карантин. Нас остановили, отвели в особый дом. Но к счастью, на другой день получили именное повеление карантины и заставы все уничтожить, и мы освободились.
Глава IX
На трехлетие с 1832-го по 1835-й год выбрали меня градским головой. По вступлении в службу, в первые лета искали средства и возможность снабдить город водой, которой чувствовался большой недостаток, особенно во время весны. Для сего Камашев предложил сделать артезианский колодец, но на это надо было большое умение и большие деньги, а их-то ничего не было. Да к тому же и не всегда удается. В это же время в одном овраге за городом показался маленький ключик. Я его осмотрел и вознамерился привести его трубами в город. Об этом предприятии передал Камашеву. Он очень одобрил и присоветовал. Но кроме его никто не сочувствовал и решительно никто не надеялся, что бы можно было провести воду туда, где ее нет, потому что тогда о таковых делах не только ведать, даже не слыхали. И поэтому никто не согласился никакого делать пособия. Тогда я и решился устраивать собственно своим счетом. Но при всем том это дело для всех нас было совершенно новое. Не видали и не слыхали, как его устраивать, и как составлять трубы, разумеется так, что не было бы течи, а вода была дорога, потому что ее было очень
— 29 —
мало. При всем том, пораздал вертеть и составлять трубы мастерам рязанским, которые в колодцы делали насосы. Они навертели трубы соснового лесу толщиною от 6 до 8 вершков, длиною 3-х сажен и положили в готовые канавы, сложили, как умели. Но мы все-таки не могли доверить им в том, чтобы не было течи из труб на пространстве 800-т сажен, а поэтому не приказали канаву с трубами зарывать для того, чтобы проверить, как пустится вода, было видно, где она потечет, чтобы было ее удобнее закрепить. Трубы были уложены от самой площади и до самого почти верхнего ларя, который был совершенно приготовлен, и всего работы оставалось бы дня на два до пуска воды по трубам. Но вдруг нашли большие тучи с большим очень дождем и от этого по логу, где ведена канава, потекли реки воды, а в особенности по канаве. И этой необыкновенной бурей все трубы подняло и унесло за Тойму в озеро и все их забило песком. Это случилось в июле месяце. После такого происшествия в городе почти все общество считало невозможным продолжение дела и еще по тому, что видно и судьбе неугодно, чтобы это делалось. Но я, несмотря ни на что, снова принялся той же осенью снова проводить воду, из трубы снова вывертывали песок и промывали оной, и, наконец, уложили, и воду благополучно пустили, и она начала действовать фонтаном на несколько сажен вверх, как нельзя лучше. Тогда этому неожиданному и невероятному явлению удивлялись и удивлялись. И народ весь день беспрерывно толпился. Многие деревенские нарочито приезжали и приходили смотреть и удивляться такому делу. Даже больная жена Камашева в карете несколько раз приезжала, любовалась. Начально был поставлен столб сажени две, и в нем было проверчено несколько дыр, и в них во все стороны вода струилась. Я сделал на площади около столба чан, и из него начали воду брать. И этим устройством ограничились мои собственные издержки, которые мне стоили 1600 р. ассигнациями — сумма небольшая, но тогда была велика и мне. В этих издержках никто не участвовал, но я устраивал, не торопясь, хозяйственно и экономно. После моей службы
— 30 —
градским головой перешло это заведение в заведывание к новому градскому голове. И при нем скоро по не смотрению и не знанию вода в фонтане прекратилась, а жители к ней привыкли, настаивали, чтобы непременно вода была. Но правители не хотели начально обратиться ко мне для совета и указания, а сами несколько дней хлопотали, работая, а ничего не могли сделать. По необходимости обратились ко мне, с всеобщей просьбой, и я нашел причину, и через несколько часов воду пустил по-прежнему. И снова были все рады и довольны, и общество дворян и чиновников в знак своей признательности и благодарности составило мне благодарственное свидетельство 1835 года апреля 25 дня, которое мне поднесли, и в котором объясняется мое безвозмездное усердие и польза оного. Но граждане наши пользуются очень равнодушно.
Публикации по теме:
И.В.Шишкин. История города Елабуги
В.К.Магницкий. Иван Васильевич Шишкин. 1792-1872
В.К.Магницкий. Иван Васильевич Шишкин, гражданин г.Елабуги
Архимандрит Иосиф. Обозрение Вятской епархии
