Камские пираты
Очерки из истории Елабужского края и Прикамья XVIII-XIX веков
Алексей Куклин
1 2 3 4 5 [6] 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
VI. Бери и чашки и ложки
После елабужских мест А.Н.Радищев время от времени продолжал делать пометки о разбойниках в дневнике. 17 июня, уже на Волге, он писал: «На Шелковом затоне много грабили, и прозвание Шелковый потому, что жители, также воры, единственного селения на сем заливе столь от грабежей избыточествовали всем, что шелковые носили онучи. Про сумских повествуют, что столь разбойничали въявь, что жены и дети сии, видя с берегу, кричивали им: «бери и чашки и ложки».1)
Поразительно, как это «бери и чашки и ложки» по своей тональности и типологии поведения действующих лиц — обычных крестьян — совпадает с фрагментом из очерка елабужского историка Петра Никитича Кулыгинского «Тресвятское село, или Нынешняя Елабуга, во время Пугачева», где он рассказывает, как во времена пугачёвского бунта жители Танайки хаживали грабить елабужан.
«Мятежные крестьяне, — повествует П.Н.Кулыгинский, — вздумали получить все то даром, что прежде покупали за деньги, и обогатиться на чужой счет. Здесь умудрились, или лучше сказать обезумели самыя жены: посылая в село, матери говорили своим детям, а жены мужьям, принеси мне китайки на сарафан, другая фату; иная парчи на кокошник, да позумент на него. Девицы просили у своих братцев красныя ленточки в косы и сафьяные башмачки. А дети, видя, что отцы сбираются в Тресвятское, лепетали: тятя! принеси мне гостинцев, калачик, изюму, пряничек: петушка с гребешком. При таком распутствии, мятежники собирались толпами, отправляясь на похвальный промысел».2)
Оба рассказа — и Радищева, и Кулыгинского — демонстрируют ещё одну важную черту российских разбоев: не существовало отчётливой грани между мирными обывателями и «вольницей». В зависимости от сложившихся обстоятельств переход от крестьянина к разбойнику совершался безболезненно и быстро. А сами разбои в среде крестьян (да и не только крестьян) не осуждались: они были нормальным типом поведения — целые сёла промышляли грабежами.
Вероятно ещё и поэтому бурлаки, видя в разбойниках «своих», обычно не оказывали сопротивления при нападениях. Как заметил В.Г.Короленко, «бурлак, сегодня покорно лежащий на кичке» вполне возможно «недавно сам подъезжал на легкой лодочке»3) к той же коломенке или расшиве, чтобы ограбить её.
Это странное непротивление, поражавшее всех, кто писал о российском пиратстве, происходило не только из того, что судовых рабочих мало заботило имущество хозяев, как утверждают авторы XIX века, — это довольно спорный тезис, потому что при полной потере казны бурлаки и сами лишались положенной оплаты, — но и потому, что подобные нападения были в их глазах чем-то неизбежным, чему не следовало сопротивляться. Пиратов боялись, но одновременно, если судить по песням, легендам и преданиям, ими же и восхищались, а, следовательно, тайно или явно, но им завидовали. Разбои были одним из вариантов человеческой судьбы и при этом — не самым худшим. «Народ называл разбойников вежливо-мягко: шалунами или вольницей».4)
Удивительно ли, что на подобной почве бытовой, нравственной и даже религиозной допустимости разбоев, которая существовала среди населения волжско-камского пограничья, сложился народный культ таких воров и разбойников, как Стенька Разин и Емельян Пугачёв. «Есть целый разряд русских песен, — писал А.И.Герцен, — разбойничьи песни… в этих песнях благодарная роль дается разбойнику: симпатии на его стороне, а не на стороне его жертв; его подвиги и храбрость превозносятся с затаенною радостью».5) И в подтверждение цитировал одну из подобных песен в прозаическом пересказе: «Я не хочу больше работать в поле; что заработал я, пахавши землю? Я беден и в презрении у всех; нет, я в товарищи возьму себе ночь темную, нож отточенный, я найду друзей в темном лесу, я убью барина и ограблю купца на большой дороге. По крайней мере, все будут меня почитать: и молодец, встретившийся мне на дороге, и старик, сидя перед своим домом, мне поклонится».6)
1) Радищев А.Н. Полное собрание сочинений. Т.3. М.;Л.: Академия наук СССР, 1954. Стр.298.
2) Кулыгинский П. Тресвятское село, или Нынешняя Елабуга, во время Пугачева. — Прибавление к Вятским Губернским Ведомостям. 1845. Суббота, 27 Января. №4. Часть Неоффициальная. Стр.26.
Пётр Никитич Кулыгинский (1798–1855) — елабужский священник и краевед.
3) См.: Короленко Вл. Современная самозванщина. Самозванцы гражданскаго ведомства. — Русское богатство. Ежемесячный литературный и научный журнал. №8. С.-Петербург, 1896. Стр.152.
4) Герцен А.И. О развитии революционных идей в России. — Полное собрание сочинений и писем. Под редакцией М.К.Лемке. Том VI. Петроград, 1917. Стр.340.
5) Там же.
6) Там же.
Другие очерки из цикла «Камские пираты»:
I. Речные пираты
II. Разбои обыкновенно начинались со вскрытием рек
III. Время простоты и предрассудков
IV. Благоразумие в крепко запертой каюте
V. Не спал до утренней зари бесплодно
VI. Бери и чашки и ложки
VII. Иван Фаддеич из дьячков
VIII. Фелисата Камская
IX. Сказочные по форме, но бывшие в действительности
X. Продавал свою душу черту за шелковую персидскую рубаху
XI. Сарынь на кичку
XII. Веники и Жегули
XIII. Норманский рыцарь
XIV. Сторона, изобильная хлебом и разбойниками
XV. Торговые казни в Елабуге
XVI. Гурий Востряков, сапожник и пират
XVII. Скелеты в шкафах нашей истории
XVIII. Кисельные берега
XIX. Все сии меры оказывались недостаточными
XX. Чинятся им великия разорения
XXI. Наглые вымыслы
1 2 3 4 5 [6] 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
